"Мы живем в такое время, когда все смешалось", - говорил Боссюэ; я вспоминаю его слова, перечитывая последние книги Колетт, в частности роман "Вторая". Ибо, сколь ни было бы распространенным преклонение перед ее творчеством, все равно мне кажется, что еще недостаточно уделяется внимания тому, что выводит ее на первый план по сравнению с другими. Она "подлинна", она владеет этим стилем, который даже не хочется называть словом стиль, - настолько лишенные дарования писатели (пусть даже и талантливые) приучили нас понимать под стилем некую намеренную, искусственную, если даже не вымученную, манеру выражения. Колетт пишет, как думает, как чувствует, как говорит. Между тем, что мы читаем, и тем, что она думала, чувствовала, говорила, нет ничего. Это естественный стиль. Не будем говорить, что великие писатели лишь те, кто обладает этим естественным стилем: нам известны и исключения. Но следует сказать, заявить, повторить, что писатель с естественным стилем - это единственное чудо словесности. И чтобы читательская публика могла смешивать такого писателя с "другими", как нужно постараться этим "другим"! Но как бы они ни старались, чудо оно и есть чудо, пусть даже таковым и не кажется.
Понятно, что одной этой божественной естественности не хватило бы для создания художественного произведения; то, что выражено, должно стоить того, чтобы быть выраженным. И здесь литературная братия, претендующая задавать тон во Франции, - и она конечно же задает его "другим"!, - выражает молчанием свое презрение. На Колетт не нападают, нет; ее оставляют в стороне. Или же хвалят, указывая ее место : "Она полновластная хозяйка в царстве чувств". Это означает - не так ли?, - что царство разума для нее закрыто. Но тридцать томов, в которых все написанное истинно, человечно, тридцать томов без тени литературы, притворства - это море поэзии, проникнутой простотой и здоровьем, это море неуловимого изящества, где нечего ни убавить, ни прибавить, где нет ни одной "глупости", словом, нечто до такой степени совершенное, причем без всяких притязаний, - разве не относится все это к разуму, истинному разуму, живому, не обособленному в самолюбовании, единственному разуму, в котором нуждаются живые люди? Нам указывают на ограниченность Колетт. Но разве какой-нибудь Валери, который не чувствует человека, не чувствует природы, не ограничен!? А Жид, чье творчество убеждает нас в том, что у него нет сердца, нет чувств, который никакой не романист (создатель живых персонажей), никакой не поэт, никакой не драматург, который лишен остроумия, чувства комичного и который при этом усердно старается показать, что у него все это есть или что он все это воплощает, разве он не ограничен!? Разница в мастерстве между Колетт и Жидом - это разница в мастерстве между Сен-Симоном и Анатолем Франсом.
А теперь более приемлемая причина, по которой ученые мужи обходят Колетт полумолчанием. Когда закрываешь "Шери", говоришь: "Все так". Два слова, но они стоят любой похвалы. Но ведь критике этого мало. Ведь не создашь же "Тетради Колетт" с одним этим "Все так". Зачем истолковывать книги Колетт? И на чем строить критику? Критики не знают даже, как к ним подступиться, потому что в них нечего объяснять, нечего критиковать; можно только восхищаться.
Мне кажется, я лишь дважды употребил в печати слово гений применительно к современным французским писателям (в двух статьях, вышедших четыре- пять лет тому назад). Одним из этих писателей была Мари Ноэль, по крайней мере, Мари Ноэль первой части сборника "Песни и часы". Второй была Колетт.
(Анри де Монтерлан "Дневники 1930-1944 гг.")
http://www.fedy-diary.ru/html/062012/06062012-05a.html
This entry was originally posted at https://raf-sh.dreamwidth.org/1517535.html.